Неточные совпадения
Еще задолго до прибытия
в Глупов он уже составил
в своей голове целый систематический
бред,
в котором, до последней мелочи, были регулированы все подробности будущего устройства этой злосчастной муниципии. На основании этого
бреда вот
в какой приблизительно форме представлялся тот
город, который он вознамерился возвести на степень образцового.
Скорым шагом удалялся он прочь от
города, а за ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это был тоже
бред, но
бред точь-в-точь совпадавший с тем
бредом, который гнездился
в его голове…
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу,
в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный,
побрел вниз по Нагорной улице. Огни
в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь
город. Только
в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
День прошел благополучно, но
в ночь Маша занемогла. Послали
в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную
в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба.
И, посмеиваясь и покачиваясь,
побрел он с нею к своему возу, а наш парубок отправился по рядам с красными товарами,
в которых находились купцы даже из Гадяча и Миргорода — двух знаменитых
городов Полтавской губернии, — выглядывать получшую деревянную люльку
в медной щегольской оправе, цветистый по красному полю платок и шапку для свадебных подарков тестю и всем, кому следует.
В город со всех сторон
брели толпы голодающих, — это был авангард страшной голодной армии.
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда, нового ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно
в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной
бред больших
городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
Пешеход, отирая пот с лица, искал тени. Ямская карета, с шестью пассажирами, медленно тащилась за
город, едва подымая пыль за собою.
В четыре часа чиновники вышли из должности и тихо
побрели по домам.
— Из-за чего же вы терзаете ее, фантастическая вы голова! — остервенился Петр Степанович. — Лизавета Николаевна, ей-ей, столките меня
в ступе, он невинен, напротив, сам убит и
бредит, вы видите. Ни
в чем, ни
в чем, даже мыслью неповинен!.. Всё только дело разбойников, которых, наверно, через неделю разыщут и накажут плетьми… Тут Федька Каторжный и шпигулинские, об этом весь
город трещит, потому и я.
Карлик мысленно положил отречься от всякой надежды чего-нибудь достичь и стал собираться назад
в свой
город. Савелий ему ничего не возражал, а напротив, даже советовал уехать и ничего не наказывал, что там сказать или ответить. До последней минуты, даже провожая карлика из
города за заставу, он все-таки не поступился ни на йоту и, поворотив с знакомой дороги назад
в город,
побрел пилить дрова на монастырский двор.
Над головой его тускло разгорались звёзды;
в мутной дали востока колыхалось зарево должно быть, горела деревня. Сквозь тишину, как сквозь сон, пробивались бессвязные звуки,
бредил город. Устало, чуть слышно, пьяный голос тянул...
А
город — живет и охвачен томительным желанием видеть себя красиво и гордо поднятым к солнцу. Он стонет
в бреду многогранных желаний счастья, его волнует страстная воля к жизни, и
в темное молчание полей, окруживших его, текут тихие ручьи приглушенных звуков, а черная чаша неба всё полнее и полней наливается мутным, тоскующим светом.
Параша (привстает и как бы
в бреду). По
городу с солдатом?
В чулан? Где он? Где атаман? Пойдем! Вместе пойдем! И я с вами…
Другому господь бог залишнюю телушку послал; вот и
бредет он к управляющему: «Деньги, мол, понадобились, батюшка, соблаговолите отпустить
в город кой-что продать; надо, вишь, обзавестись тем да другим по хозяйству».
Как-то
в одну из длинных зимних ночей Коврин лежал
в постели и читал французский роман. Бедняжка Таня, у которой по вечерам болела голова от непривычки жить
в городе, давно уже спала и изредка
в бреду произносила какие-то бессвязные фразы.
Была бы она дама и неглупая, а уж добрая, так очень добрая; но здравого смысла у ней как-то мало было; о хозяйстве и не спрашивай: не понимала ли она, или не хотела ничем заняться, только даже обедать приказать не
в состоянии была; деревенскую жизнь терпеть не могла; а рядиться, по гостям ездить, по
городам бы жить или этак года бы, например, через два съездить
в Москву,
в Петербург, и прожить там тысяч десять — к этому
в начальные годы замужества была неимоверная страсть; только этим и
бредила; ну, а брат, как человек расчетливый, понимал так, что
в одном отношении он привык уже к сельской жизни; а другое и то, что как там ни толкуй, а
в городе все втрое или вчетверо выйдет против деревни; кроме того, усадьбу оставить, так и доход с именья будет не тот.
Он вышел из больницы и
побрел по улице к полю.
В сером тумане моросил мелкий, холодный дождь, было грязно.
Город остался назади. Одинокая ива у дороги темнела смутным силуэтом, дальше везде был сырой туман. Над мокрыми жнивьями пролетали галки.
Разумеется, тверчанин
побрел в противную от Твери сторону, чтобы не быть свидетелем пожара и разорения родного
города.
И собачонка опять смеялась, и вместе с нею смеялся одинокий старик; а
в это время на лавочке у печки тихо дышал сладко спящий ребенок; у порога, свернувшись кольцом, сопел и изредка
бредил Кинжалка;
в стены постукивал мороз; тихая ночь стояла над всем
городом, когда проходивший по мосту старогорожанин думал, как скучно должно быть бедному старику
в его одинокой хибарке, расшалившийся старик смеялся и резвился с своей Венеркой и, наконец, прочитав на ночь молитву, засыпал со сложенными на груди руками.